Барвиха мозаична. На ее территории находятся закрытые заборами разные миры жизни. За забором из шлакоблока, в некоторых местах достигающим 8 метров (выше монастырских стен!), — жизнь богатых. За карикатурно тонкими, кривыми шлагбаумами и обрывистым деревянным или жестяным забором — жизнь людей обыкновенных, в избах с резными ставнями, построенными здесь после войны бригадами смоленских мужиков.
Подзаоблачный забор — самый непостижимый феномен современной русской жизни, особенно там, где сходятся социальные полюса. Что он демаркирует, что огораживает, что скрывает?
- А крестьянские дома-то зачем прятать за забором? — удивленно спрашиваю я у старосты, открывающей передо мною почти потайную калитку и вводящую меня как будто в картину Левитана. Березы стряхивают копеечное золото на старую-престарую черную «Волгу», а все дома просятся в давно задуманную мною книжку «Русским дом» об архитектурной драгоценности русских изб. Из Dreamhouse попасть в этот уголок — это как после сеанса «Гарри Поттера» в фильм Тарковского. Я бы на месте богатых людей с утонченным вкусом гуляла бы здесь за отдельную плату, чтобы отдыхать от целлюлоидности собственного мира.
- А это чтобы покупатели не мучили,- уточняет староста села Барвиха Людмила Ревенко. — Учтите, я вас ни в один дом не введу, а то меня потом заклюют. Люди боятся, что под видом журналистов все разнюхивают покупатели.
Нигде, наверное, не видны так революционные перемены в российской жизни, как здесь, где за два десятка лет земли двух подмосковных совхозов превратились в один из самых богатых пригородов страны, так что сами слова «Барвиха» и «Рублевка» стали нарицательными.
Могучие волны спекулятивных земельных распродаж стряхнули с лица земли немало крестьянских домов, но все — не смогли. Во что-то уперлись.
И вот среди Барвихи Luxury стоит Барвиха обыкновенная, где-то, по примеру первой, прячась за забором с щеколдой, где-то по старой памяти открыто.
Вымирающая деревня
- У нас тут по сути «вымирающая деревня», — неожиданно характеризует тип поселения заместитель главы сельской администрации Ирина Тищенко. 8 тысяч жителей по прописке (с московской пропиской — куда больше), и — «вымирающая деревня»?
На самом деле, видимо, подразумевается, что вымирает одна ее ипостась — Барвиха прошлого. Барвиха Luxury растет и ширится.
- Ну нет, — возражает староста села Людмила Ревенко, как раз избранная народом для представительства интересов Барвихи обыкновенной, — мы так просто не исчезнем с лица земли.
Те, кто уступил богатым свою землю — не проиграли. Получили за нее неплохие деньги, приобрели, как правило, квартиры в Москве, Те, кто не уступил — тоже чувствует себя победителем. В странного рода войне ценностей. Войне выгоды с чувством.
- Они в своих газетах знаете как писали о нас: ишь чего придумали, на такой дорогой земле сажать картошку с укропом, — говорит мне библиотекарь местной библиотеки Галина Блескина. — Они думают, это только для них дорогая земля. И не понимают, какая дорогая она для нас. Это же наша малая родина.
И живут они на малой родине в домах иной раз 1885 года постройки, обычно хорошо их содержа и с удовольствием разбивая приусадебные участки — сажают свеклу, морковку, огурцы, лук, клубнику. Кур, правда, держат гораздо реже. Но осталось даже несколько коров в Усово и Подушкино.
Когда староста деревни Подушкино Николай Александрович Сидоров решил расчистить от хлама берег пруда, подсыпать его и засадить кленами и соснами, его соседка, хозяйка коровы, вызвала экологическую комиссию. Сегодня, когда чистым пригорком, украшенным сельской старостой, остается только любоваться, народ склоняется к мысли, что соседка била тревогу из-за того, что у нее исчезал последний, пусть дикого вида, но выгон для коровы.
- Я как-то видела по телевизору передачу о том, что за границей вывели новую породу коров, стойлового содержания, им не нужны пастбища, — рассказывает Ирина Тищенко. — Это как раз для Барвихи — пасти коров у нас негде. Правда, у них один изъян, они теряют сознание от крика. А у нас пастух заматерится — стадо вымрет.
Но несмотря на дефицит стойловых пород и прессинг циничных рассуждений, Барвиха обыкновенная, Барвиха прошлого очень активна.
Демократия здесь работает просто на американском уровне. Не знаю, как за шлакоблочными заборами, а уж за деревянными точно. Выбранные народом старосты окрестных сел — села Барвихи, поселка Барвихи, Жуковки, Подушкино — первые ходатаи, смельчаки, разведчики, купцы народных прав — и при этом волонтеры. Работы на целый рабочий день — зарплаты никакой.
В какой-то момент мне показалось, что в Барвихе я разгадала секрет превращения общества из обыкновенного ленивого в гражданское: для этого нужна ситуация чрезвычайных социальных контрастов. В США они всегда были одними из самых высоких в мире, может, поэтому и демократия там такая бурная. В Барвихе, Жуковке и Подушкино уж точно поэтому. Жизнь на границе интересов богатых и бедных порождает невероятную гражданскую активность и смелость. Надо сказать, что и на недавних выборах главы сельской администрации на пост сельского мэра выдвинулось 7 кандидатов, двое из которых — действующий глава администрации Валерий Марковский и бывший начальник транспортного и хозяйственного обеспечения администрации Одинцовского района Константин Гавриков — долго шли ноздря в ноздрю, первый победил лишь с перевесом в 20 голосов.
Спаси и сохрани
- Чтобы понять, чем занята сельская администрация, почитайте 131-й закон, — советует Ирина Тищенко. И добавляет нейтральным тоном: — От нас, например, зависит все частное строительство — от разрешения до приемки.
Строительство — основной фронт борьбы между Барвихой обыкновенной и Барвихой Luxury.
Староста ведет меня к Москве-реке, мы как будто идем полюбоваться крытым спуском, устроенным одним из благодетелей, а на самом деле на ходу листаем протоколы и запросы многочисленных сельских сходов. Слева от нас в овражных зарослях поместье А.П. Чигиринского, говорят, брата известного московского строительного босса Шалвы Чигиринского.
До того как мировой финансовый кризис поставил неприятные вопросы перед последним, простые жители села Барвиха сумели-таки поставить свои вопросы первому.
А именно — не дали ему спрятать в трубу речку Сомынку (упоминаемую еще Сергеем Аксаковым), протекающую по купленной им земле, теперь ей, спрямив в одном месте, все-таки вернули старое русло. Кроме того, село добилось, чтобы народу открыли доступ к роднику, почитавшемуся святым. Мне рассказывают, что член ЦК Тяжлов — а Барвиха всегда была местом летнего отдыха художественной и административной элиты — собирался поставить над ним... часовенку.
Вообще члены всех ЦК и сильные мира прошлого имеют в Барвихе куда более достойную гражданскую репутацию, чем сильные мира нынешнего. Почти в каждом старом барвихинском доме есть фотографии: то Косыгин по деревне гуляет, то Бонч-Бруевич с детдомовцами встречается. Что они там делали с большой Родиной, история разберется, но с малой они уж точно обращались нежно — русла рек не меняли.
Сейчас же село с напрягом выторговало у А. Чигиринского доступ к любимому роднику и строительство спортивной площадки взамен безвозмездно, безоглядно и, в общем, бессовестно поглощенной поместьями «новых русских».
Поместье Чигиринского с редкими гастарбайтерами — поле деревенских побед. На берегу Москвы-реки нас ждало поле поражений. Точнее, луг.
Этот прибрежный луг — любовь и отрада сердца всех старых жителей Барвихи. Людмила Ревенко принесла фотографии из семейного альбома показать, как он выглядел в ее юности, сегодня регулярно загораживается жестяным забором, спускающимся прямо в реку. Принадлежность его непонятна, но Олег Митволь бурными телерейдами научил всю страну азбучным истинам: ничьи владения не должны выходить на берега рек, есть экологические интересы и есть гражданские права населения.
Но кто-то непонятный и невидимый все перекрывает и перекрывает от жителей Барвихи обыкновенной родной луг забором.
Сейчас он сломан.
- Ребята наши местные приходят и ночью ломают, — рассказывает староста. — А что будет, если они кирпичный забор в речку спустят, его просто так не сломаешь?
О ребятах-партизанах говорят с нежностью, как о героине вампиловской пьесы «Прошлым летом в Чулимске», в отличие от них, правда, не ломавшей, а поправлявшей забор.
На высоком берегу — дома новых русских, которые народ нещадно ругает за безобразное разномастье — «карабас-барабасовский стиль». Может быть, в этой ругани и есть эффект «лисы и винограда», но в одном местные жители правы, какие бы дорогие архитекторы их не проектировали, такая несоотнесенность с землей, страной, родной культурой, духом и историей места не может не поражать.
- А вот здесь, на обрыве, между прочим, стоял Дом Пешковой, — печально уточняет староста.
- И где же он?
- Снесли.
- Да как же снесли! А куда же смотрели?.. Да не может быть! — риторически охаю-ахаю.
- Почитайте книгу Адриана Рудомино «Легендарная Барвиха», — пожимает плечами староста, — у нас здесь жили великие люди. А теперь, по слухам, из всего, что досталось «новым русским», не разрушен только дом Алексея Толстого. В нем живет Петр Авен, и говорят, вроде бы все сохранил, реставрировав. Но уж как там все на самом деле, не знаю...
- В 1989 году мы заходили в игуменский дом, оставшийся от монастырского подворья, — рассказывает монахиня Сергия из храма Покрова Пресвятой Богородицы, а уже в 1991 году не могли к нему и приблизиться, поскольку это были земли частного владения.
Я уже не охаю, не ахаю, только безнадежно прокручиваю вопросы: а как же историческая память? А как же духовная? А если этот игуменский дом имел архитектурную ценность? А если игуменью расстреляли как новомученицу и дом этот для верующих своего рода святыня?
Напоследок староста показывает, сколь прилично скромны и человечны дома старой советской элиты — знаменитых докторов Чазова и Трапезникова — за тоненьким неугрожающим забором. И место, где стояла посаженная доктором Чазовым и любимая всем селом березовая роща. Рощу безжалостно срубили, строя дикий по высоте, 9-метровый шлакоблочный забор.
Богатые мешают бедным в Барвихе.
- Свет моргает, не хватает напряжения в сети, вода из кранов еле течет, газ еле горит, — жалуются мне.
Они считают, что огромную новорусскую нагрузку во многом безрассудно повесили на старенькую советскую инфраструктуру. Возможно, владелец купленного за немалые деньги особняка и не виноват в том, что не задумывается об истощении ресурсов, но местные власти-то? А строители и торговцы землей и недвижимостью?
Когда-то глава «Северстали» олигарх Алексей Мордашов на вопрос «В чем цель бизнеса?» ответил: «Создавать среду». Не знаю насчет цели, но первое побочное положительное следствие уж точно. И тем более первое последствие здорового достойного богатства.
Вся инфраструктура жизни богатых — гимназии, магазины, концертный зал — вроде бы впечатляющие и манящие достижения мирового комфорта под окном, цивилизация рядом с палисадником. И все это открытые учреждения. Шлагбаумов, как на въезд в жилой поселок перед Dreamhouse, никто не ставит. Хотя есть, конечно, великолепный, невидимый отсекатель — цена.
- Цены на билеты в концертный зал Барвихи такие, что вы и в Москве три раза подумаете, прежде чем сюда ехать, — рассказывает Людмила Ревенко. — Недавно приезжал Борис Гребенщиков, мы его с дочерью очень любим, но билет стоил 5 тысяч рублей.
Один раз за всю историю пограничной жизни рядом с богатыми староста деревни Барвиха сходила на концерт, сфотографировалась с Гребенщиковым на память.
И в Dreamhouse (большой магазин) старые русские иногда ходят как в своего рода классовую разведку и, видимо, для некого социального самоутверждения. Покупая там хлеб и молоко.
Бедные никогда не будут покупать в дорогих магазинах, и наоборот, одна из ответственных социальных миссий богатых — не ломиться за дешевым товаром. Но ведь кроме ценовых границ есть социальные, и у них немного другая природа.
Проходя по пустому в будний день Dreamhouse, где одинокий примерный папа кормил пирожными двух мажорных сыновей-подростков, продавщицы рассматривали золото, и какая-то девица в велюровом костюме — аналоге треников в обычной жизни — активно виляла задом, я чувствовала, что попала в мир героев и героинь романов Оксаны Робски: ну а кто еще не совсем, у того есть время на эволюцию.
Возникало ощущение, что жизнь за стеклом комфорта должна иметь какие-то двери, входы и выходы. Если не ценовые, то социальные или человеческие.
- Им так нельзя жить, — говорил мне на другой день староста близлежащего села. — Спичка пока еще сырая, но она все равно высохнет. И вспыхнет.
Вовсе не намагниченный злом или завистью, он имел в виду спичку социального протеста. В эту прекрасную жизнь «за стеклом» не завтра, так послезавтра, по его мнению, должен был полететь камень.
В обжегшейся на революциях и их последствиях стране не так все просто со спичками, но... Среды, удобной для всех, богатые Барвихи вокруг себя не создают.
Наоборот, появление Барвихи Luxury надолго затормозило развитие обычной деревенской инфраструктуры — ведь как в любом населенном пункте, в ней должны были быть продуктовый магазин, бытовые службы, ателье, парикмахерские, почта, медпункт, центральное водоснабжение, центральная канализация. Только в последние годы встает вопрос о том, что все это у обычных жителей должно появиться. И развитие Барвихи обыкновенной не менее важно, чем прогресс Барвихи Luxury. И что она вовсе не экономическое недоразумение, а объект, заслуживающий куда большего социального внимания.
Хотя нет-нет, да и услышишь излюбленный комментарий 90-х — а пусть смотрят на жизнь богатых и стремятся допрыгнуть до неба в алмазах. У библиотекарей, медсестер, инвалидов и пенсионеров, выращивающих морковь, видимо, нет препятствий — кроме личных или национальных недостатков — для подражания богатым людям.
Банальная пицца в пиццерии стоит почти в три раза дороже, чем в центре Венеции. Пиццерия антуражная, ну так антураж всегда мил на фоне массовой общедоступности обычных пиццерий. В конце концов в обычных кафешках Хемингуэй писал свои рассказы. В конце концов не одни богатые любят пиццу, думала я раздраженно, обедая бананами, купленными в «Азбуке вкуса».
Не заливайте президента
В деревне Подушкино, в необыкновенно чистом и простеньком доме сельского старосты Николая Сидорова, меня кормили рыбным супом, домашними котлетами, вареньем из протертой клубники, руководствуясь, видимо, вечными законами гостеприимства. И быстро собрали с собой два пакета яблок, свеклу и морковку.
Отговориться не получалось: «Это же свое!»
Николай Александрович, обустроивший берег пруда, засыпавший гравием дорожки, заложивший клумбу на месте, где самосвалы, везущие стройматериалы к домам новых русских, нещадно разбивали дорогу, составивший стратегический план развития села Подушкино, включающий строительство красного уголка и медпункта, и написавший три щемящих стихотворения о родной деревне и брошенной матери, одно из которых он не смог прочитать без слез, считает, что самый вязкий и трудный человеческий материал — это богатые.
Здесь нет огороженных заборами поселков, как в Барвихе — высокие заборы отделяют каждый особняк по отдельности, но именно на улицу, идущую вдоль этих особняков, он с самыми большими трудностями собирал с богатых людей деньги, чтобы для них же засыпать разбитую дорогу.
И именно на этой улице остро пахнет мочой — за заборами из травы выныривают сливы — и все дренажные воды текут в канавку вдоль дороги. По уму — так делать нельзя ни в коем случае. Обычные дома, в которые мы заходили и в которых тоже есть локальная канализация, как-то обходятся без таких сливов и дурного запаха на улице.
Есть такая необычная характеристика цивилизованности страны, на которую обратили внимание социологи. Чем развитее и комфортнее страна, тем места общего пользования в ней красивее мест личного пользования — скажем, площадка перед квартирами часто лучше ухожена, чем сами квартиры. И т.д., включая улицы, парки и аэропорты.
Так вот, как ни крути, а в обычной части деревни Подушкино — улица, палисадники, трава возле дома лучше выглядят, чем в «новорусской». Возле огромного дома, напоминающего гибрид раймага с пирожным («Тут Лада Дэнс живет», уточнили соседи) — заросли дикой крапивы. Только о живущем где-то на краю села Леониде Ярмольнике сохранилась отчасти добрая память со времен, когда он жил в доме попроще. За то, что он давал общечеловеческие реакции на окружающую его жизнь. Было удивительно слышать, что к двум ветеранам Великой Отечественной войны — на стене избы одной из них висит табличка о том, что в доме 25 лет собирались ветераны войны — ни один человек с улицы больших домов за высокими заборами ни разу не проявил интерес. Не купил ни одного цветка, ни одного подарка.
Мы зашли в тот дом с памятной табличкой, необыкновенно ласковая и умная хозяйка вспоминала, как к ней приезжал целый военный госпиталь и как она всех встречала, размещала, кормила.
И переживала за президента. Заливаемый стекаемыми с богатых улиц нечистотами пруд каким-то образом соединялся с «президентским» в районе замка Мейендорф, где он принимает зарубежных гостей.
